«24»: В последнее время вы продуктивно сотрудничали с дуэтом Инны Галатенко (сопрано) и пианиста Романа Репки. Не так давно они уехали в Китай, говорят на продолжительный срок…

Валентин Сильвестров: Причины ясны – солидный контракт и полная невостребованность в Украине. Притом, что это выдающиеся исполнители, которым доступна и новая лексика, и классическая. У Инны замечательный свежий голос, а Роман – гениальный концертмейстер. Большое счастье, что они – семья. Благодаря работе с ними и, главное, благодаря их готовности идти на компромисс у меня появилось большое количество песен. Я ведь постоянно требую петь вполголоса, и не каждая вокалистка на это пойдет из тщеславных соображений – мол, еще скажут, что у нее голоса нет.

Еще недавно у них была возможность давать концерты в Андреевской церкви. Хотели они устроить там и вечер моих романсов на стихи Блока, Ходасевича, Франко. Для такой акустики, как говорится, сам бог велел. Но программу зарубили, сказав, что она не вписывается в формат. И музыканты, по сути, лишились прекрасной концертной точки. Я хотел возмутиться, но они меня удержали. Интересно сейчас спросить: на каком основании руководство организации, подчиненной Минкульту, препятствует современной украинской музыке? Хоть бы по незнанию поинтересовались: вдруг там действительно по роялю молотками лупят – авангард все-таки.

Возможно, чего-то «подобного» хотелось бы и многим вашим поклонникам. Но вы в последние годы явно предпочитаете лирическую миниатюру...

Миниатюра, на мой взгляд, – это ядро творческого процесса. Мгновение, переход от «ничто» к «что». Не получилось – опять жди, как с удочкой. Истинные шедевры заполнены такими мгновениями. Если лишить их Моцарта или Бетховена, останется какой-то моцартовский или бетховенский гул. Ведь мы часто любим произведение из-за каких-то пяти нот, в самой структуре занимающих незаметное место. Но убрать их – лица не будет. Одни намерения, мощные конструкции. Музыка, вроде, написана, а отвернешься – ее нет.
Это очень распространено в современной музыке, когда кем-то открывается индивидуальный метод и все заканчивается его демонстрацией. А сочинения, как правило, различаются только по названию. Будто лопатами машут, забывая, что ими нужно что-то живое выкапывать.

Куда же музыке двигаться?

А никуда. Современное искусство сейчас как в той притче, где человек рванул вперед и догнал самых отстающих. Представьте, что мы с вами сейчас, такие передовые, общались бы не на языке Пушкина или Шевченко, а употребляя только современные слова: дизайн там, имидж, рейтинг. На следующий день – уже «дыр бул щил» (хотя и это давно классика) и так далее, вплоть до шипения.

Музыка прошла путь и дошла до края. Нужно просто плыть в ее океан, вырезая по его глади силуэт собственной судьбы. Сейчас в музыкальном языке все актуально и ничто не является частной собственностью. Давно уже пора прекращать разговоры о том, что «это когда-то у кого-то было». Все равно, что вместо того, чтобы меня выслушать, все будут смотреть, как мои губы шевелятся. И находить в этом оригинальность или повторы. А самих слов, сообщения не услышат.

Перефразируя слова одно римского папы, скажу, что музыка не нуждается в нашем лицемерии. И открывается только априори доверчивому, бескорыстному слуху. За исключением музыки, обладающей пробивной, наступающей силой. Там недоверие просто сметается. Но это уже как в футболе: ты не обмотал соперника, а попросту его свалил. За такое полагается только штраф.

А что делать с не всегда восприимчивыми коллегами?

Композиторская нетерпимость – вещь неизбежная и никак с ней бороться не надо. Понимаете, когда ты по роду профессии занят самим собой, трудно быть открытым к кому-то другому. Давно не люблю ходить на концерты коллег и сам редко кого приглашаю. Композиторы – народ невольный. Позовешь – а он сидит, бедный, томится, все ему до лампочки.

По моему мнению, тесное общение композиторов возможно лишь в период, когда они кучкуются, обороняясь от нападок старших коллег. Потом пути расходятся, и даже среди друзей становится трудно найти какое-то понимание. У друга уже не хватает сил и даже желания проникать в твою музыку. Он к тебе хорошо относится, но этого часто бывает и достаточно.

В чем секрет легендарной общности плеяды композиторов-шестидесятников: Шнитке, Денисова, Губайдулиной, Пярта, Канчели?

Вы, журналисты, как что-то пришьете – потом не отцепишься. Пошло-поехало: «киевский авангард», «московская тройка». В эту «тройку» потом Пярта влепили, Канчели. Теперь и я там болтаюсь... Понимаете, если бы все мы вместе учились, жили в одном городе, возможно, возникли бы те же проблемы. Нас спасала удаленность и персональная фокусировка друг на друге. К тому же полной идиллии в этом довольно условном кругу никогда не существовало. Между теми же Денисовым и Шнитке. И «войны», к сожалению, продолжаются – на уровне последователей. Тут Денисову повезло больше: он, как педагог, создал свою школу. Хотя музыка Шнитке обрела гораздо больший круг слушателей…
Нас всех обругивала советская пресса – вот что соединяло. Пярта, например, ко мне привела композитор Леся Дычко – он специально приехал в Киев посмотреть на своего «сокамерника». Обругивание было тогда знаком качества.

Вам ничего не хотелось бы изменить в своей судьбе? Многое ведь трагически сложилось…

По сравнению с тем, что испытали наши предыдущие поколения, все это – детский лепет. Ну, выгнали раз из Союза композиторов. Но тогда были еще живы Шостакович, Хачатурян – они как-то поддержали. А ведь когда травили их, за них никто не мог заступиться. Вспомните, как преследовали Лятошинского! Когда я впервые попал к нему в класс, то увидел перед собой человека будто с другой планеты. Аристократ со страниц Толстого, настоящий профессор – тогда еще с одной буквой «ф». Что он делал в этом Киеве, как здесь очутился?! А Ревуцкий, который совсем перестал писать, когда его брата во время оккупации расстреляли советские подпольщики? И до конца своих дней восстанавливал рукописи, погибшие во время войны? Вот это трагедия! Ты не можешь написать ни одной ноты, а тебе, словно издевательство, наклепывают звание за званием и награду за наградой...

Вам собственных, наверное, уже по горло хватает?

Не то слово! Как-то в филармонии перед моим концертом в кулуарах подошли три чиновника. Один ничего не говорил, а двое других наперебой начали щебетать, какой я такой-сякой «мытець» развеликий и прочие вещи, о которых понятия не имеют и знать ничего не хотят. «Подяку» какую-то вручили. Так вот: на концерт остался как раз только тот, кто молчал. Не то чтобы мне обидно, но, люди, это же ваш уровень и это ваш знак! Вы же на Майдане, где музыки на копейку, зато на миллион долларов аппаратуры, всем Кабинетом сидите, а в филармонию вас не затащишь! Что стоят ваши слова? Хотя бы послушали и проверили: а вдруг все неправда, что вы наговорили?

Достаточно один раз вкусить такого меда, и у тебя пропадет всякая охота знать, признан ты или нет. В детстве я получил фундаментальный урок. После войны ветераны часто ходили с наградными колодками. Были и черные колодки – за ранения. Наш дворовой «пахан» затеял игру: бил тебя молотком по пальцу, а когда чернел ноготь, давал нашивку за контузию. Сам бил и сам награждал. Так все награды и делаются.

Справка «24»

Композитор Валентин Сильвестров родился 30 сентября 1937 г. в Киеве в семье инженера и учительницы немецкого языка. Сочинять начал в 15 лет. Учился в Киевском институте строительной инженерии. В 1958 г. поступил в Киевскую консерваторию (класс композиции Бориса Лятошинского). В 1967 г. удостоен Международной премии имени С. Кусевицкого (США). В 1970 г. стал победителем конкурса «Гаудеамус» (Нидерланды). В том же году был исключен из Союза композиторов СССР. Автор симфонических, вокально-хоровых, камерно-инструментальных произведений. Лауреат премии им. Т. Шевченко (1995), кавалер орденов «За заслуги» (1997), «За интеллектуальную отвагу» (2004). Народный артист Украины.

Автор: Роман Юсипей, «24»

24.ua